Через открытую дверь кабинета мне видна часть гостиной. У старинного, неуклюжего рояля группа молоденьких, совсем еще юных гимназисток - подруги сестры. Они весело о чем-то щебечут, разбирают ноты, быстро, мешая друг другу, пробегают пальцами по пожелтевшим клавишам.

Я сижу в глубоком отцовском кресле с книгой на коленях, весь ушедший в вычисления предшественников Пиккара, членов клуба - героев Жюля Верна из "Путешествия на луну". Изредка, хмуря брови, я бросаю недовольный взгляд в направлении гостиной, откуда демонстративно усиливается шум и звонкий смех... Неоднократная моя попытка закрыть дверь каждый раз оставалась без успеха - девчонки с каким-то задором ее снова отворяли, бросая на меня лукавые вызывающие взоры, приговаривая:

- Смотрите, какой важный господин!

Им всячески хотелось оторвать меня от книги и втянуть з какую-либо совместную игру, что для меня тогда казалось унижением моего "мужского достоинства": как, мне, третьекласснику, и вдруг играть с какими-то девчонками, пусть и немного старшими меня по возрасту!

- Господин философ, идите играть в фанты! - пищал чей-то голос из гостиной.

- Оставьте его в покое, вторил ему другой, - он собирается лететь на луну, пожелаем ему счастливого пути и сыграем прощальный марш!

Пожелание тут же сопровождается неимоверной какофонией, вызванной десятком шаловливых рук на струнах бедного рояля.

Главной руководительницей всех затей и атак была стройная, востроглазая блондинка Люся.

В полной утрате всякой надежды обрести покой, я иду на послед нее средство: поворачиваю кресло спиной к дверям, затыкаю пальцами уши и, облокотившись ня письменный стол, углубляюсь в чтение зани- мятельиогс путешествия.

Так проходит несколько мгновений, пока по дрожанию половицы я не догадываюсь о чьих-то приближающихся шагах за моей спиной... Но прежде, чем я успеваю оглянуться, я осязаю на своем виске легкое, ножное прикосновение...

Поцелуй!..

В бешенстве я вскакиваю.

От меня отбегает виновница дерзкого нападения - Люся...

Из гостиной навстречу ей несутся аплодисменты... В мою сторону - гримасы, наставленные носы, высунутые язычки и возгласы:

- Позеловала! поцеловала! поцеловала!..

Все мое тринадцатилетнее существо негодует.

От "неслыханной" дерзости красный, как рак, с глазами, наполненными слезами обиды, я с пеной у рта, стараясь перекричать смех юных искусительниц, доказывают

- Нет, - плюнула, плюнула, плюнула!

Москва. Я уже не третьеклассник-гимназист, а второкурсник-студент. Живу на Балчуге в старой "Мамонтовской" гостинице у Москворецкого моста.

Первые годы студенчества по обыкновению проходят не столь в увлечении наукой, сколь в полном наслаждении самостоятельной студенческой жизнью.

Я увлекаюсь Первопрестольной, ее достопримечательностями, ее многочисленными и разнообразными развлечениями.

Мой сосед по номеру гостиницы - болезненный, постоянно занятой студент-медик, Костя Фокин.

То на лекциях, то в "анатомке", то на службе (которой кормился), Костя вечно спешил, куда-то торопился. Мы встречались с ним только на лестницах.

Однажды он постучал ко мне, когда я, проснувшись, стоял у окна и восхищался чудесным видом на залитой утренним солнцем Кремль, на Москву-реку, на храм Василия Блаженного.

- Москвой любуешься? - промолвил, входя, Костя.

- Прекрасная панорама, - отвечаю ему.

- А я, брат, к тебе по делу, - продолжал Костя, усаживаясь на подоконник. - Врачи временно гонят меня на юг, на отдых... Придется расстаться и с наукой, и со службой... А вот последнего-то мне терять никак нельзя, - с грустью подчеркнул Костя. - Не смог ли бы ты временно заменить меня, ведь, все равно, так бьешь баклуши...

Я сделал большие глаза.

- Позволь, но ведь ты работаешь в редакции медицинского журнала, а я, как знаешь, пытаюсь изучать науки экономико-юридические...

- Пустяки, - возразил Костя, - моя работа в редакции ничего общего с медициной не имеет.

Мы быстро сговорились.

Дня через три я уже регулярно ездил на "службу".

В экспедиционной комнате редакции еженедельного медицинского журнала у меня стоял отдельный письменный стол, на который ежедневно редакционный сторож Михаил приносил груду писем с пометкой секретаря: "Голос из провинции". Это был небольшой отдел журнала, редактировать каковой и лежало на моей обязанности. Коротенькие корреспонденции из провинции, печатаемые мелким шрифтом в конце журнала, я должен был просматривать, изменять, округлять, сокращать - одним словом, приводить в удобный для печати вид.

Таким образом я, еще не напечатавший ни одной собственной строчки, уже "заделался редактором", и мой красный редакторский карандаш смело гулял по чужим рукописям, совершенно не подозревая, что в будущем такой же карандаш, только в более опытных руках, принесет мне не мало огорчений, расправляясь с моими собственными скромными творениями...

В ту пору я мало интересовался политикой, всегда столь волнующей русское студенчество. Я даже не был заражен тем оппозиционным всему и всем духом, который царил среди тогдашней интеллигенции и, особенно, среди учащейся молодежи. "Дух" этот проникал всюду. Чувствовался он даже и в тех невинных хроникерских корреспонденциях, которые присылались в "нашу" редакцию.

Описывал ли корреспондент тот или иной недостаток какого-либо медицинского пункта, сообщал ли он о свирепствующей там или здесь эпидемии, - пишущий считал своим непременным долгом лягнуть правительство, администрацию, местные порядки, посетовать на недостаток просвещения и проч., и проч., и проч.

Не знаю, как поступал в этих случаях мой коллега Фокин, но меня словно "какой-то бес подмывал "осаживать" информатора.

- Ага, - говорил я про себя, пробегая рукопись и повторяя слова любимого государственного деятеля, П. А. Столыпина, которого знал с детства, в бытность его "нашим" губернатором, - Ага, "вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия", и мой "редакторский" карандаш с ловкостью опытного хирурга производил соответствующую ампутацию.

Помню, особенную борьбу вел я с одним настойчивым "голосом из провинции". "Голос" этот не замедлил вскоре обнаружиться.

Как-то, углубившись в свою работу, я не заметил, как предо мною выросли две фигуры: наш редактор, милейший Петр Николаевич, и молоденькая девушка, сероглазая блондинка.

- Вот на кого вы должны обрушить свой гнев, - улыбаясь и указывая на меня, сказал Петр Николаевич, оставляя нас с глазу на глаз.

- Ах, так это вы, молодой человек, - сверкнув очами, вспыхнула блондинка, - так это вы затыкаете рот народному голосу!..

Не понимая сперва, в чем дело, я встал, в смущении начал что-то бормотать, блуждая взором по разгневанному личику девушки.

- Стыдно, стыдно, молодой человек, - по унималась незнакомка.

Наконец, я понял, что имею дело со своим настойчивым корреспондентом, начинаю лепетать какое-то оправдание, все больше и больше всматриваясь в черты молодого лица...

- Вам, молодой человек, - повышая голос, наступала девица, - простите, носить не студенческий, а синий мундир! (намек на жандармский) . Слышите? Синий!! - почти выкрикнула незнакомка.

Но вот наши взгляды встретились...

- Люся... - нерешительно произношу я.

Блондинка вспыхнула. На ее лице легкое смущение. Она быстро поворачивается и почти бегом направляется к двери.

- Люся! - кричу я ей вслед, но ее каблучки уже стучали далеко по лестнице...