Был декабрь 1918 г. Добровольческая армия делала последнее усилие для ликвидации Красных на Северном Кавказе. Стояли дикие холода. Бои шли уже где-то под Ставрополем, и наш 1-й Офицерский конный полк из-за больших снегов дрался чаще в пешем строю, помогая марковцам и корниловцам в их тяжелой боевой обстановке.
В этот памятный день наш эскадрон был спешен и лежал в цепи в канаве, наполненной снегом. Висел тяжелый густой туман.
- Посмотри вправо от нас, - говорил мне Мачудзе, вольноопределяющийся нашего эскадрона, - видишь эту рошу покрытых снегом деревьев? Ведь оттуда могут подойти нам во фланг так тихо, что мы этого даже не услышим!
- Не бойся, Кацо, в этой роще четвертый взвод с корнетом Ростовцевым, а к этому так просто не подойдешь, он видит и слышит, как кот, успокоил я его. - А левее от нас лежат второй и первый взводы, которые знают, что делают. Так что нам остается только наблюдать из-за этого кустарника, который, видишь, начинается где-то слева и идет прямо перед нами и уходит куда-то к густому туману. Понятно?
Грузин никак не успокаивался.
- И какой дурак посадил этот кустарник? Ведь он идет по самой меже, и из-за него нам ничего не видно.
- Мачудзе, чудак ты этакий, руготней делу не поможешь! Ты лучше подумай о том борще, который мы не успели доесть у нашей хозяйки. А хлеб, братику, такой белый хлеб можно получить только здесь, в Ставропольской губернии.
Мачудзе был небольшого роста, но очень крепко сбитый грузин из Сочи и так же, как мы все, очень любил свой дом - третий эскадрон. Он был вспыльчив, как порох, но очень быстро остывал и был мастер уговорить хозяйку сделать что-нибудь покушать, даже если у нее ничего не было.
- Да что там вспоминать, - пробурчал он. - Если бы вахмистр не начал орать: "выводи!" - мы и до сих пор сидели бы в тепле. И куда они всегда торопятся, даже поесть не дадут.
Нашу дружественную перебранку прервал силуэт, появившийся перед нашим носом из тумана;
- Где командир взвода?
- Если ты повернешься направо и, протянувши руки перед собой, пройдешь несколько шагов, то упадешь к нему как раз в объятия, - посоветовал я ему. - А в чем дело?
- Так что командир эскадрона приказал разъезд от 3-го взвода.
Я проглотил скверное словечко, готовое у меня сорваться, так как не мог понять, почему опять от 3-го взвода, но то же самое сказали бы и в других взводах.
Поднявшись, я вместе с ним отправился искать сотника Клепикова.
Это был маленького роста казак, очень добрый человек и хороший офицер. Его беда была в том, что он был слабого здоровья и несмотря на это упорно отказывался отправиться в тыл. Мы, молодые офицеры, правда, с нетерпением ждали этого момента, чтобы получить его коня по имени "Кардаш" - высокого рыжего жеребца из донских косяков, который был предметом вожделения всего эскадрона.
Приняв записку и прочитав ее не торопясь и внимательно, он обратился ко мне:
- Сам приказал послать офицерский разъезд в 10 коней впереди наших цепей. Рассыпься лавой и посмотри, что там делается. Понятно?
- Так точно, господин сотник! Просто, как апельсин, - добавил я неофициально, - иди, пока не упадешь в объятия красным.
Но делать было нечего. Разъезд, так разъезд. Взводный унтер- офицер назначил людей и отправил четырех в балку к коноводам за конями.
Рассыпавшись в лаву так, чтобы видеть друг друга, потихоньку, не разговаривая и всматриваясь в густоту тумана, мы начали двигаться вперед. Снег был довольно глубокий, но кони, отдохнувши за несколько дней, пока мы изображали из себя пехоту, шли очень бодро.
Затаив дыхание и прислушиваясь, я пялил глаза в белый свет, как в копеечку, и мечтал, что вот сейчас какая-нибудь пулька - именно пулька - ударит меня в плечо навылет, конечно, и я смогу ввиду такого ранения отправиться в тыл для лечения в большой, светлый и теплый госпиталь. От этой мысли мне делалось уже тепло и весело, и я ждал этой пульки и даже в седле сидел как-то боком.
Пройдя примерно около двух верст по чистому, покрытому снегом полю, которое постепенно спускалось в балку, мы услышали какой-то шум. Вероятно, противник был недалеко, но густота тумана не давала нам возможности видеть его и определить расстояние по слуху. Мы остановились и начали прислушиваться. Где-то очень близко слышались голоса и скрип повозок, но ничего не было видно. Наше нервное состояние передавалось коням, и они вертелись на месте.
Наконец, из мглы тумана начали появляться силуэты шедшего в цепи неприятеля. Увидев нашу лаву, он, видимо, оторопел и в первый момент застыл на месте, но это был лишь момент, так как вслед за этим началась беспорядочная стрельба; вероятно, от страха и впопыхах они стреляли выше наших голов. Мы также были поражены, увидев пехотные цепи неподалеку от нас, но все же, будучи подготовлены к этому, сделали полный поворот и, пригнувшись к гривам коней, дали шпоры и исчезли в тумане по направлению цепей эскадрона.
Теперь мы знали, что делалось впереди нас. Отправив коней в балку, а людей в цепи, я подошел к командиру эскадрона с докладом о приближении цепей противника и вдруг услышал резкий свист пули и почувствовал удар в ногу. Я покачнулся и упал бы, если бы меня не поддержали. Разрезали голенище сапога - портянка была в крови. Пуля вошла с левой стороны немного выше бабки.
Стрельба со стороны противника усилилась. Наши молчали. Неприятель подходил к цепям эскадрона. Было еще несколько раненых, и нас всех отправили в поселок. Очутившись в хате, мы перевязали друг другу раны, как могли, и успокоились.
Во дворе начали ухать пушки, а впереди поселка завязывался бой. Пулеметы работали во всю, а ружейная трескотня была все ближе и ближе. Нас погрузили в сани и отправили в дальнее село, где бы нам могла быть оказана медицинская помощь, которой у нас в эскадроне сейчас не было. Мы ехали на дровнях буквально вповалку, так как нас было много, а сани одни, а кроме того - так было и теплее. Нашелся табачек, и пошли всякие прибаутки и веселые разговорчики. Стало как то легче на душе. Отошла забота и думы о неизбежном, так как оно осталось там позади, где ухали пушки и слыпалась пулеметная стрельба.
А впереди? Пока что хорошо, а дальше видно будет. Целую ночь мы двигались куда-то. Останавливались и опять двигались. Нога болела, и я был убежден, что кости раздроблены и что мне больше никогда не вернуться домой в эскадрон.
Туман рассеялся. Была морозная ясная ночь. Небо было так высоко, как никогда, и звезды сверкали. Созвездие Большой Медведицы и Полярная Звезда горели лихорадочным блеском, и Млечный Путь теплился матовым фосфорическим светом.
Медицинский пункт, куда мы приехали, находился в большом доме сельской школы, набитой ранеными, и состоял из доктора и трех усталых, но ласково улыбающихся сестер милосердия.
Осмотр и перевязки шли быстро.
- Что у вас такое? - спросила у меня сестра.
- Мне кажется, что разбита кость выше бабки, - ответил я мрачно , смотря на ее милое, полное заботы лицо. Она улыбнулась.
Доктор осмотрел, пощупал пальцами. Я стиснул зубы, было очень болезненно.
- Возможно раздробление "os calcis’a" - отправить дальше в тыл.
Я посмотрел на доктора, на сестру, и сказанные слова меня и
смутили, и обрадовали. Дело было в том, что как раз этот день приходился на 22-ое декабря. Мне вдруг безумно захотелось ехать дальше, подальше от этого холода, разъездов, коней, грязи, вшей и вечной, невылазной войны. Дальше - даже если бы мне отрезали ногу. Мне хотелось попасть в Новороссийск, так как через три дня настанет Рождество Христово. Меня отправили.
Нас погрузили в телегу, и через два дня, в самый Сочельник, я был помещен в большом, светлом и теплом лазарете, в моем милом Новороссийске.
Я был очень рад видеть из окна город, смотреть на елку, которую украшали, приготовляясь к Рождеству, чувствовать себя в тепле, уюте и, главное, в бесконечной, родной и ласковой заботе. Моя мечта исполнилась - я нашел свою пульку, но меня очень беспокоила моя нога. Мысли мои были все же довольно мрачные, и я приготовлял себя к ампутации.
- Следующий!
Подпрыгивая на одном костыле, я вошел в приемную. Как здесь было светло! Пахло иодом, эфиром и разными лекарствами. Я подошел к перевязочному столу, лег, закрыл глаза и отдал себя на милость Божию. Повязка была снята. Боли я не чувствовал.
- Марлю! Пинцет!
У меня захватило дыхание, и я тихонько открыл один глаз. Доктор взял пинцет, ковырнул и снял корочку с одной стороны... потом с другой стороны... и, пощупав этот ужасный " os calcis", сказал:
- Иоду!.. Вы счастливо отделались. Ранение в таком месте обыкновенно кончается потерей ступни. Поздравляю вас, завтра вы можете обратно ехать в полк.
- Ну, доктор, это никак невозможно. Завтра все равно я не поеду никуда. Завтра Рождество Христово.
И мы оба рассмеялись. А через три дня, веселый и радостный, я возвращался к себе домой в свой лихой 3-й эскадрон.
